В XX веке человечество успело "переболеть" несколькими видами наркотиков - в начале века придумали лечить морфиновую зависимость кокаином и героином, в середине века пытались найти гармонию с обществом и с собой с помощью ЛСД и барбитуратов, сегодня на тропу войны вышли вещества, повышающие работоспособность и когнитивные способности.
Впрочем, все поколения можно охарактеризовать не только с помощью "главного романа", но и с помощью наркотиков, интересно узнать, что было раньше: сначала у человека появилось желание найти ответы на вопросы, или эти вопросы были сформированы популярным в то время наркотиком?
Впрочем, все поколения можно охарактеризовать не только с помощью "главного романа", но и с помощью наркотиков, интересно узнать, что было раньше: сначала у человека появилось желание найти ответы на вопросы, или эти вопросы были сформированы популярным в то время наркотиком?
Мало у кого взгляды на наркотики менялись так кардинально, как у Олдоса Хаксли. Хаксли родился в английской семье высшего класса в 1894 году и застал "войну с наркотиками" начала XX века, когда с разницей в несколько лет были запрещены два чрезвычайно популярных вещества: кокаин, продававшийся немецкой фармацевтической компанией Merck в качестве средства для лечения морфинной зависимости, и героин, продававшийся немецкой фармацевтической компанией Bayer с той же целью.
Время появления этих запретов не было случайным. В преддверии Первой мировой войны политики и газеты раздули истерию по поводу "наркоманов", чье злоупотребление кокаином, героином и амфетаминами якобы свидетельствовало о том, что они были "порабощены немецким изобретением", как отмечается в книге Тома Метцера "Рождение героина и демонизация наркомана" (1998).
В межвоенный период евгеника процветала как благодаря Адольфу Гитлеру, так и благодаря старшему брату Хаксли, Джулиану, первому директору ЮНЕСКО и известному стороннику евгеники. Олдос Хаксли представлял себе, что произойдет, если власти будут использовать наркотики как бесчестное средство государственного контроля.
В романе "Храбрый новый мир" (1932) вымышленный наркотик сома давался массам, чтобы держать их в состоянии тихой радости и довольства ("Все преимущества христианства и алкоголя - и ни одного их недостатка", - писал Хаксли); там же есть несколько ссылок на мескалин (не испытанный писателем на момент создания романа и явно не одобренный им), который делает героиню книги Линду глупой и склонной к тошноте.
"В обмен на отнятую свободу диктаторские режимы будущего обеспечат людей химически индуцированным счастьем, которое на субъективном уровне будет неотличимо от настоящего. Стремление к счастью - это традиционное право человека. К сожалению, стремление к счастью кажется несовместимым с другим правом человека - правом на свободу ", - писал Хаксли в газете The Saturday Evening Post.
Во времена молодости Хаксли вопрос о тяжелых наркотиках был неразрывно связан с политикой, и высказывания в пользу кокаина или героина рассматривались политиками и популярными газетами как чуть ли не поддержка нацистской Германии.
"В обмен на отнятую свободу диктаторские режимы будущего обеспечат людей химически индуцированным счастьем, которое на субъективном уровне будет неотличимо от настоящего. Стремление к счастью - это традиционное право человека. К сожалению, стремление к счастью кажется несовместимым с другим правом человека - правом на свободу ", - писал Хаксли в газете The Saturday Evening Post.
Во времена молодости Хаксли вопрос о тяжелых наркотиках был неразрывно связан с политикой, и высказывания в пользу кокаина или героина рассматривались политиками и популярными газетами как чуть ли не поддержка нацистской Германии.
Но затем, в канун Рождества 1955 года - через 23 года после публикации романа "Храбрый новый мир " - Хаксли принял свою первую дозу ЛСД, и все изменилось. Этот опыт вдохновил его на написание эссе "Рай и ад" (1956), и он познакомил с наркотиком Тимоти Лири, который открыто защищал и отстаивал терапевтические преимущества веществ, изменяющих сознание. Со временем Хаксли присоединился к политике хиппи Лири - идеологической оппозиции президентской кампании Ричарда Никсона и войне во Вьетнаме - во многом благодаря своему положительному опыту употребления подобных веществ.
В романе "Остров" (1962) герои Хаксли живут в утопии (а не в антиутопии, как в "Храбром новом мире")и достигают мира и гармонии благодаря приему психоактивных веществ. В "Храбром новом мире" наркотики используются как средство политического контроля; в "Острове", напротив, они выступают в качестве лекарства.
Чем можно объяснить то, что Хаксли изменил свое отношение к наркотикам, превратив их из инструмента диктаторского контроля в способ избежать политического и культурного давления? И действительно, если рассматривать вопрос шире, почему в одно время наркотики повсеместно презирались, а в другое - превозносились интеллектуалами?
В романе "Остров" (1962) герои Хаксли живут в утопии (а не в антиутопии, как в "Храбром новом мире")и достигают мира и гармонии благодаря приему психоактивных веществ. В "Храбром новом мире" наркотики используются как средство политического контроля; в "Острове", напротив, они выступают в качестве лекарства.
Чем можно объяснить то, что Хаксли изменил свое отношение к наркотикам, превратив их из инструмента диктаторского контроля в способ избежать политического и культурного давления? И действительно, если рассматривать вопрос шире, почему в одно время наркотики повсеместно презирались, а в другое - превозносились интеллектуалами?
Разве вы не замечали, как примерно десятилетиями растет популярность некоторых наркотиков, которые почти исчезают, а затем вновь появляются спустя годы (например, кокаин)? Кроме всего прочего, как наркотики стирают или, наоборот, создают культурные границы? Ответы на эти вопросы добавляют красок почти всей современной истории.
У приема наркотиков есть узкое окно эффективности для культур, в которых мы живем. Популярность некоторых наркотиков колебалась на протяжении последнего столетия: кокаин и героин были популярны в 20-30-е годы, ЛСД и барбитураты заменили их в 50-60-е, экстази и кокаин - в 80-е, а сегодня - вещества, повышающие производительность и когнитивные способности, такие как аддерол и модафинил и их более серьезные производные. Если следовать мысли Хаксли, то наркотики, которые мы принимаем в определенное время, могут быть во многом связаны с культурной эпохой. Мы используем и изобретаем наркотики, которые соответствуют потребностям культуры.
У приема наркотиков есть узкое окно эффективности для культур, в которых мы живем. Популярность некоторых наркотиков колебалась на протяжении последнего столетия: кокаин и героин были популярны в 20-30-е годы, ЛСД и барбитураты заменили их в 50-60-е, экстази и кокаин - в 80-е, а сегодня - вещества, повышающие производительность и когнитивные способности, такие как аддерол и модафинил и их более серьезные производные. Если следовать мысли Хаксли, то наркотики, которые мы принимаем в определенное время, могут быть во многом связаны с культурной эпохой. Мы используем и изобретаем наркотики, которые соответствуют потребностям культуры.
Наркотики, формировавшие нашу культуру на протяжении предыдущего столетия, одновременно помогают нам понять, что было наиболее желанным для каждого поколения и чего ему больше всего не хватало. Таким образом, современные наркотики отвечают на вопрос культуры, требующий ответа, будь то жажда трансцендентного духовного опыта, продуктивность, веселье, ощущение исключительности или свободы. В этом смысле наркотики, которые мы принимаем, являются отражением наших глубочайших желаний, несовершенств, важнейших чувств, которые создают культуру, в которой мы живем.
Для ясности: в данном историческом исследовании речь идет прежде всего о психоактивных веществах, включая ЛСД, кокаин, героин, экстази, барбитураты, противотревожные препараты, опиаты, "Аддерол" и тому подобное, но не о противовоспалительных средствах вроде ибупрофена или обезболивающих, например парацетамоле.Последние не являются веществами, влияющими на сознание, и поэтому не играют важной роли в данной статье.
Обсуждаемые вещества также затрагивают границы права (однако табуированность вещества сама по себе не мешает ему занимать центральное место в определенном культурном моменте) и класса (вещество, употребляемое представителями низшего социального класса, не менее культурно значимо, чем вещества, предпочитаемые представителями высшего класса, хотя последние лучше описаны и в ретроспективе рассматриваются как имеющие "более высокую культурную значимость"). Наконец, категория веществ, о которых идет речь, касается терапевтического, медицинского и рекреационного использования.
Чтобы понять, как происходит создание и популяризация наркотиков, соответствующих культуре того времени, возьмем, к примеру, кокаин. Широко доступный в самом начале XX века, кокаин был законодательно разрешен к свободному распространению в Великобритании в 1920 году, а двумя годами позже - в Соединенных Штатах.
Огромная популярность кокаина в конце XIX века была во многом связана с его "сильным эйфорическим эффектом". Кокаин заряжал энергией культуру сопротивления викторианским нормам, строгому этикету, помогая людям действовать "без последствий" едва зарождающейся современной эпохи, подъема социал-демократического движения".
- говорит Стюарт Уолтон, "теоретик опьянения" и автор книги "Out of It: A Cultural History of Intoxication" (2001).
После того как викторианский морализм потерпел поражение, социал-либертарианство обрело популярность, а число сторонников антиклерикализма резко возросло после Второй мировой войны, Америка и Европа забыли о кокаине. Разумеется, до 1980-х годов, когда кокаин потребовался для решения новых культурных проблем. Уолтон объяснил это следующим образом: "В основе его возвращения в 80-е годы лежала прямо противоположная социальная тенденция: полное подчинение требованиям финансового капитала и биржевой торговли, что подчеркивало возрождение предпринимательского эгоизма в эпоху Рейгана и Тэтчер".
Еще один пример того, как наркотик стал ответом на культурный вопрос (или проблему), связан с американками из пригородов, которые пристрастились к барбитуратам в 1950-х годах. Эта часть населения жила в мрачных и угнетающих условиях, которые стали известны благодаря обличительным книгам Ричарда Йейтса и Бетти Фридан.
Как писала Фридан в книге "Тайна женственности" (1963), от этих женщин ожидали "отсутствия увлечений вне дома" и "самореализации через пассивность в сексе, превосходство мужчин и заботу материнской любви". Разочарованные, подавленные и нервные, они одурманивали свои чувства барбитуратами, чтобы соответствовать нормам, которым они еще не могли противостоять.
В романе Жаклин Сьюзанн "Долина кукол" (1966) три главных героини стали опасно зависимы от стимуляторов, депрессантов и снотворного - своих "кукол" - чтобы справляться с личными решениями и особенно с социокультурными рамками.
Но решение, которое давали рецептурные препараты, не было панацеей. Когда вещества не могли легко решить культурные проблемы того периода (например, помочь американским женщинам избавиться от парализующей пустоты, которая была частым элементом их жизни), альтернативные вещества, часто кажущиеся не связанными с текущей ситуацией, часто были возможным вариантом.
- говорит Стюарт Уолтон, "теоретик опьянения" и автор книги "Out of It: A Cultural History of Intoxication" (2001).
После того как викторианский морализм потерпел поражение, социал-либертарианство обрело популярность, а число сторонников антиклерикализма резко возросло после Второй мировой войны, Америка и Европа забыли о кокаине. Разумеется, до 1980-х годов, когда кокаин потребовался для решения новых культурных проблем. Уолтон объяснил это следующим образом: "В основе его возвращения в 80-е годы лежала прямо противоположная социальная тенденция: полное подчинение требованиям финансового капитала и биржевой торговли, что подчеркивало возрождение предпринимательского эгоизма в эпоху Рейгана и Тэтчер".
Еще один пример того, как наркотик стал ответом на культурный вопрос (или проблему), связан с американками из пригородов, которые пристрастились к барбитуратам в 1950-х годах. Эта часть населения жила в мрачных и угнетающих условиях, которые стали известны благодаря обличительным книгам Ричарда Йейтса и Бетти Фридан.
Как писала Фридан в книге "Тайна женственности" (1963), от этих женщин ожидали "отсутствия увлечений вне дома" и "самореализации через пассивность в сексе, превосходство мужчин и заботу материнской любви". Разочарованные, подавленные и нервные, они одурманивали свои чувства барбитуратами, чтобы соответствовать нормам, которым они еще не могли противостоять.
В романе Жаклин Сьюзанн "Долина кукол" (1966) три главных героини стали опасно зависимы от стимуляторов, депрессантов и снотворного - своих "кукол" - чтобы справляться с личными решениями и особенно с социокультурными рамками.
Но решение, которое давали рецептурные препараты, не было панацеей. Когда вещества не могли легко решить культурные проблемы того периода (например, помочь американским женщинам избавиться от парализующей пустоты, которая была частым элементом их жизни), альтернативные вещества, часто кажущиеся не связанными с текущей ситуацией, часто были возможным вариантом.
Джуди Балабан начала принимать ЛСД под наблюдением врача в 1950-х годах, когда ей еще не было тридцати. Ее жизнь казалась идеальной: дочь Барни Балабана, богатого и уважаемого президента Paramount Pictures, мать двух дочерей и владелица огромного дома в Лос-Анджелесе, жена успешного киноагента, который представлял и дружил с Марлоном Брандо, Грегори Пеком и Мэрилин Монро.Она считала Грейс Келли своей близкой подругой и была подружкой невесты на ее королевской свадьбе в Монако.
Как бы безумно это ни звучало, жизнь не доставляла ей почти никакого удовольствия. Ее привилегированные подруги чувствовали то же самое. Полли Берген, Линда Лоусон, Мэрион Маршалл - актрисы, вышедшие замуж за известных кинорежиссеров и агентов, - жаловались на схожую всеохватывающую неудовлетворенность жизнью.
В условиях ограниченных возможностей для самореализации, очевидных требований общества и мрачных перспектив жизни на антидепрессантах Балабан, Берген, Лоусон и Маршалл начали терапию с приема ЛСД. Берген поделился с Балабаном в интервью журналу Vanity Fair в 2010 году: "Я хотел быть личностью, а не образом".
Как писал Балабан, ЛСД давал "возможность взмахнуть волшебной палочкой". Это был более эффективный ответ на проблемы современности, чем антидепрессанты. Многие современники Балабана, оказавшиеся в культурной маргинализации, чувствовали то же самое: Известно, что в период с 1950 по 1965 год 40 000 человек прошли курс ЛСД-терапии. Это было в рамках закона, но не регулировалось, и почти все, кто пробовал этот метод, утверждали, что он эффективен.
ЛСД удовлетворял потребности не только домохозяек из пригородов, но и геев и мужчин, не уверенных в своей ориентации.Актер Кэри Грант, который несколько лет сожительствовал с обаятельным Рэндольфом Скоттом и был мужем пяти разных женщин в течение примерно пяти лет каждая (в основном во время жизни со Скоттом), также нашел избавление в ЛСД-терапии.
Актерская карьера Гранта была бы разрушена, стань он открытым гомосексуалистом; как и многие из вышеупомянутых домохозяек того времени, он обнаружил, что ЛСД дает столь необходимую отдушину, своего рода сублимацию мук сексуального желания. "Я хотел освободиться от притворства", - несколько завуалированно поделился он в интервью 1959 года. Пройдя более десятка сеансов ЛСД-терапии у своего психиатра, Грант признался: "Наконец-то я почти достиг счастья".
В современной культуре, возможно, наиболее важной потребностью, на которую реагируют наркотики, являются проблемы концентрации и продуктивности как следствие современной "экономики внимания", по определению нобелевского лауреата экономиста Александра Саймона.
Использование модафинила, созданного для лечения нарколепсии, чтобы меньше спать и дольше работать, а также злоупотребление другими распространенными препаратами для лечения дефицита внимания, такими как аддерол и риталин, по аналогичным причинам, отражают попытку ответить на эти культурные запросы. Их использование широко распространено.
В ходе опроса, проведенного журналом Nature в 2008 году, каждый пятый респондент заявил, что в тот или иной момент своей жизни пробовал препараты для улучшения когнитивных функций.Согласно неофициальному опросу, проведенному в 2015 году изданием The Tab, самые высокие показатели их употребления наблюдаются в ведущих академических институтах: студенты Оксфордского университета принимают эти препараты чаще, чем студенты любого другого британского университета.
Эти препараты для улучшения когнитивных способностей помогают "замаскировать банальность работы двумя способами. Они приводят потребителя в состояние крайнего возбуждения и одновременно убеждают его в том, что кайф возникает от успеха в работе " , - объясняет Уолтон.
Как бы безумно это ни звучало, жизнь не доставляла ей почти никакого удовольствия. Ее привилегированные подруги чувствовали то же самое. Полли Берген, Линда Лоусон, Мэрион Маршалл - актрисы, вышедшие замуж за известных кинорежиссеров и агентов, - жаловались на схожую всеохватывающую неудовлетворенность жизнью.
В условиях ограниченных возможностей для самореализации, очевидных требований общества и мрачных перспектив жизни на антидепрессантах Балабан, Берген, Лоусон и Маршалл начали терапию с приема ЛСД. Берген поделился с Балабаном в интервью журналу Vanity Fair в 2010 году: "Я хотел быть личностью, а не образом".
Как писал Балабан, ЛСД давал "возможность взмахнуть волшебной палочкой". Это был более эффективный ответ на проблемы современности, чем антидепрессанты. Многие современники Балабана, оказавшиеся в культурной маргинализации, чувствовали то же самое: Известно, что в период с 1950 по 1965 год 40 000 человек прошли курс ЛСД-терапии. Это было в рамках закона, но не регулировалось, и почти все, кто пробовал этот метод, утверждали, что он эффективен.
ЛСД удовлетворял потребности не только домохозяек из пригородов, но и геев и мужчин, не уверенных в своей ориентации.Актер Кэри Грант, который несколько лет сожительствовал с обаятельным Рэндольфом Скоттом и был мужем пяти разных женщин в течение примерно пяти лет каждая (в основном во время жизни со Скоттом), также нашел избавление в ЛСД-терапии.
Актерская карьера Гранта была бы разрушена, стань он открытым гомосексуалистом; как и многие из вышеупомянутых домохозяек того времени, он обнаружил, что ЛСД дает столь необходимую отдушину, своего рода сублимацию мук сексуального желания. "Я хотел освободиться от притворства", - несколько завуалированно поделился он в интервью 1959 года. Пройдя более десятка сеансов ЛСД-терапии у своего психиатра, Грант признался: "Наконец-то я почти достиг счастья".
В современной культуре, возможно, наиболее важной потребностью, на которую реагируют наркотики, являются проблемы концентрации и продуктивности как следствие современной "экономики внимания", по определению нобелевского лауреата экономиста Александра Саймона.
Использование модафинила, созданного для лечения нарколепсии, чтобы меньше спать и дольше работать, а также злоупотребление другими распространенными препаратами для лечения дефицита внимания, такими как аддерол и риталин, по аналогичным причинам, отражают попытку ответить на эти культурные запросы. Их использование широко распространено.
В ходе опроса, проведенного журналом Nature в 2008 году, каждый пятый респондент заявил, что в тот или иной момент своей жизни пробовал препараты для улучшения когнитивных функций.Согласно неофициальному опросу, проведенному в 2015 году изданием The Tab, самые высокие показатели их употребления наблюдаются в ведущих академических институтах: студенты Оксфордского университета принимают эти препараты чаще, чем студенты любого другого британского университета.
Эти препараты для улучшения когнитивных способностей помогают "замаскировать банальность работы двумя способами. Они приводят потребителя в состояние крайнего возбуждения и одновременно убеждают его в том, что кайф возникает от успеха в работе " , - объясняет Уолтон.
В этом смысле популярные сегодня наркотики не только помогают людям работать и делают их более продуктивными, но и позволяют им сделать свою самооценку и счастье все более зависимыми от работы, усиливая ее важность и оправдывая потраченное время и усилия. Эти наркотики отвечают на культурную потребность в повышении производительности и продуктивности не только тем, что позволяют потребителям лучше концентрироваться и меньше спать, но и тем, что дают им повод гордиться собой.
Обратная сторона культурного императива продуктивности отражается в потребности в повышении удобства и легкости отдыха в повседневной жизни (вспомните Uber, Deliveroo и др.) - желание, удовлетворяемое псевдонаркотиками сомнительной эффективности вроде "бинауральных биений" и других изменяющих творение звуков и "наркотиков", которые легко найти в Интернете (в случае бинауральных биений вы можете слушать мелодии, которые якобы вводят слушателя в "необычное состояние сознания").
Но если современные наркотики в основном отвечают культурным запросам экономики внимания - концентрация, продуктивность, расслабление, удобство, - то они так же сильно меняют понимание того, что значит быть самим собой.
Прежде всего, то, как мы сейчас употребляем наркотики, свидетельствует о сдвиге в нашем понимании самих себя. Так называемые "волшебные таблетки", принимаемые в течение ограниченного времени или однократно для решения конкретных проблем, уступили место "постоянным лекарствам", таким как антидепрессанты и таблетки от тревоги, которые нужно принимать постоянно.
"Это значительный сдвиг по сравнению со старой моделью. Раньше было так: "Я - Генри, я чем-то болен. Таблетка поможет мне снова стать Генри, и тогда я не буду ее принимать". Теперь это "Я становлюсь Генри только тогда, когда принимаю таблетки". Если вы посмотрите на 1980, 2000 и сегодняшний день, то доля людей, принимающих эти лекарства, все растет и растет ", - говорит Коулз.
Обратная сторона культурного императива продуктивности отражается в потребности в повышении удобства и легкости отдыха в повседневной жизни (вспомните Uber, Deliveroo и др.) - желание, удовлетворяемое псевдонаркотиками сомнительной эффективности вроде "бинауральных биений" и других изменяющих творение звуков и "наркотиков", которые легко найти в Интернете (в случае бинауральных биений вы можете слушать мелодии, которые якобы вводят слушателя в "необычное состояние сознания").
Но если современные наркотики в основном отвечают культурным запросам экономики внимания - концентрация, продуктивность, расслабление, удобство, - то они так же сильно меняют понимание того, что значит быть самим собой.
Прежде всего, то, как мы сейчас употребляем наркотики, свидетельствует о сдвиге в нашем понимании самих себя. Так называемые "волшебные таблетки", принимаемые в течение ограниченного времени или однократно для решения конкретных проблем, уступили место "постоянным лекарствам", таким как антидепрессанты и таблетки от тревоги, которые нужно принимать постоянно.
"Это значительный сдвиг по сравнению со старой моделью. Раньше было так: "Я - Генри, я чем-то болен. Таблетка поможет мне снова стать Генри, и тогда я не буду ее принимать". Теперь это "Я становлюсь Генри только тогда, когда принимаю таблетки". Если вы посмотрите на 1980, 2000 и сегодняшний день, то доля людей, принимающих эти лекарства, все растет и растет ", - говорит Коулз.
Возможно ли, что постоянные наркотики - это первый шаг в употреблении наркотиков для достижения постчеловеческого состояния? Хотя они не меняют нас в корне, как понимает каждый, кто ежедневно пьет антидепрессанты и другие неврологические препараты, наши самые важные ощущения как будто притупляются и затуманиваются. Быть собой - значит быть на таблетках. Будущее веществ может пойти по этому пути.
Здесь стоит оглянуться назад. В прошлом веке существовала тесная связь между культурой и наркотиками, взаимодействие, которое демонстрировало культурные направления, в которых люди хотели двигаться - бунт, подчинение или полный уход от всех систем и ограничений.
Внимательный взгляд на то, чего мы хотим от сегодняшних и завтрашних наркотиков, позволяет нам понять культурные проблемы, которые мы хотим решить. "Традиционная модель наркотика, активно воздействующего на пассивного потребителя. Очень вероятно, что на смену ей придут вещества, позволяющие потребителю быть кем-то совершенно другим ", - говорит Уолтон.
Конечно, возможность полностью уйти от себя с помощью наркотиков в той или иной форме материализуется через относительно короткий промежуток времени, и мы увидим новые культурные вопросы, на которые потенциально могут ответить и задать сами наркотики.
Модели употребления наркотиков в прошлом веке дают нам поразительно точный взгляд на обширные пласты культурной истории, в которой все - от банкиров с Уолл-стрит и угнетенных домохозяек до студентов и писателей - принимают наркотики, отражающие их желания и отвечающие на их культурные запросы. Но наркотики всегда отражали более простую и постоянную истину.
Иногда мы хотели убежать от себя, иногда от общества, иногда от скуки или бедности, но всегда мы хотели убежать. В прошлом это желание было временным: подзарядить батарейки, укрыться от забот и требований жизни. Однако в последнее время употребление наркотиков стало означать стремление к долгосрочному экзистенциальному побегу, и это стремление опасно граничит с саморазрушением.
Здесь стоит оглянуться назад. В прошлом веке существовала тесная связь между культурой и наркотиками, взаимодействие, которое демонстрировало культурные направления, в которых люди хотели двигаться - бунт, подчинение или полный уход от всех систем и ограничений.
Внимательный взгляд на то, чего мы хотим от сегодняшних и завтрашних наркотиков, позволяет нам понять культурные проблемы, которые мы хотим решить. "Традиционная модель наркотика, активно воздействующего на пассивного потребителя. Очень вероятно, что на смену ей придут вещества, позволяющие потребителю быть кем-то совершенно другим ", - говорит Уолтон.
Конечно, возможность полностью уйти от себя с помощью наркотиков в той или иной форме материализуется через относительно короткий промежуток времени, и мы увидим новые культурные вопросы, на которые потенциально могут ответить и задать сами наркотики.
Модели употребления наркотиков в прошлом веке дают нам поразительно точный взгляд на обширные пласты культурной истории, в которой все - от банкиров с Уолл-стрит и угнетенных домохозяек до студентов и писателей - принимают наркотики, отражающие их желания и отвечающие на их культурные запросы. Но наркотики всегда отражали более простую и постоянную истину.
Иногда мы хотели убежать от себя, иногда от общества, иногда от скуки или бедности, но всегда мы хотели убежать. В прошлом это желание было временным: подзарядить батарейки, укрыться от забот и требований жизни. Однако в последнее время употребление наркотиков стало означать стремление к долгосрочному экзистенциальному побегу, и это стремление опасно граничит с саморазрушением.